Информационно-психологическая война: факторы, определяющие формат современного вооруженного конфликта 1. Формат вооруженных конфликтов нового поколения Сегодня
внимание всей научной общественности приковано к событиям, которые
развиваются в Ираке. Сейчас уже достаточно очевидно, что Ирак
рассматривается американским командованием как идеальный полигон для
испытания новых средств и способов ведения войны, и, в первую очередь,
для отработки в режиме реальных боевых действий новых тактических
концепций и технологий информационно-психологического воздействия. В
политическом плане важность того, что происходит в Ираке, трудно
недооценить: именно благодаря успешности избранной силами вторжения
тактики ведения боевых действий страна не только была полностью взята
под контроль (или оккупирована — как кому нравится), но и появилась
возможность строить планы принудительного возвращения в русло
американской политики таких давних оппонентов как Иран и КНДР. В
научном плане многие ученые не перестают отмечать, что
американо-иракский вооруженный конфликт развивается совершенно иначе,
чем его предшественники, и, если анализировать его чисто в военном
плане, то многие действия американского командования не просто
непонятны, но иногда кажутся нелогичными, примитивными, не учитывающими
местной специфики. Для внешних наблюдателей, следивших за конфликтом с
экранов телевизоров, странное «топтание» коалиционных сил вблизи Басры и
сложные маневры бронетанковых колонн вокруг незначительных иракских
портовых городков дали повод говорить о том, что американцы либо
ввязались в конфликт, не имея четких планов подавления иракской
обороны[1], либо столкнулись с неожиданно сильным сопротивлением, к
которому не были готовы. Когда же активные действия коалиционных сил
временно замирали, это, как правило, объяснялось стремлением
командования союзников избежать потерь. Однако, эти потери все равно
возникали, и нередко в тот самый момент, когда общественность, замершая у
экранов телевизоров, начинала скучать, наблюдая, как обладающие
огромной ударной поражающей мощью элитные войска союзников безуспешно
пытаются выбить иракских стрелков из трех-четырех занимаемых ими сараев.
При этом боевые потери армии США в Ираке мгновенно собирали у экранов
телевизоров огромную аудиторию американских граждан и, затем,
фокусировали их внимание на тех материалах, которые подавались сразу
после сводок с фронтов. [1] В свое время очень популярной была такая
версия причин возникновения конфликта: Буш-младший пришел в Ирак чтобы
отомстить за Буша старшего, потому что давно мечтал об этом. И как
только такая возможность представилась, он тут же развернул военную
машину США для подготовки вторжения. А на осторожные замечания
генералитета о том, что иракская компания может дорого обойтись, он,
вероятно, ответил что-то вроде: «Когда речь идет о чести семьи, разговор
о деньгах неуместен». Если рассматривать версию об относительно
слабой первоначальной готовности армии США к ведению боевых действий в
Ираке, то, с нашей точки зрения это, конечно, не так — если бы
американские войска приступили бы к покорению Ирака без заранее
продуманного плана, вряд ли им это бы удалось с такими минимальными
потерями и в такие короткие сроки. С точки зрения бизнеса, иракская
операция была исключительно успешной формой реализации коммерческого
проекта — за короткий срок административный контроль над огромной
территорией перешел в руки союзного командования, которое теперь
свободно распоряжается уцелевшей экономикой покоренной страны и
богатейшими нефтяными месторождениями. Это позволяет сделать вывод, что
ни одно из действий американского командования не было случайным —
просто перед нами, внешними наблюдателями, разыгрывался хорошо
срежиссированный спектакль, рассчитанный на то, чтобы держать в
постоянном напряжении аудиторию, управляя ее эмоциями в интересах
реализации собственной государственной политики. Действительно, в
течение нескольких месяцев миллионы зрителей по всему земному шару
заворожено следили за многосерийными сводками боевых действий в Ираке,
который по своей популярности вытеснил даже знаменитые «мыльные оперы».
При этом мало кто замечал, что ударные группировки союзников как будто
позируют перед телекамерами, и в боевые действия вступают только тогда,
когда уже заранее известен их пиар-эффект. Ничего лишнего, ни одного
движения, не попавшего в кадр. Создается впечатление, что иракские бойцы
в спектакле играют роль массовки, которую «экономно расходуют» так,
чтобы хватило на следующие серии. Сам же сценарий компании строится так,
чтобы обеспечить информационно-психологическое воздействие на
американскую и международную общественность — аудиторию, следящую за
войной с экранов телевизоров, — с целью обеспечения ее добровольного
подчинения. Такой сценарий, по сути, есть новая разновидность технологий
информационно-психологического воздействия на сознание, в котором с
реальностью работают так, как это делают с сюжетом журналистского
репортажа. При этом собственно боевые действия становятся одной из сцен,
предусмотренных сценарием, и теряют свою ключевую, самостоятельную,
роль.
С нашей точки зрения, наблюдая с экранов телевизоров за
«странной» войной в Ираке, мир увидел появление войн нового поколения —
информационно-психологических, в которых собственно боевые действия
играют подчиненную сервисную роль, а план вооруженной кампании строится
по правилам и в соответствии со сценарием пиар-воздействия на
собственных граждан, на граждан политических союзников и оппонентов и на
международное сообщество в целом. Таким образом, мы можем со всеми
основаниями говорить о том, что современный вооруженный конфликт
развивается в жанре репортажа и по законам этого жанра, с тем чтобы
генерируемые им новости своим форматом максимально близко
соответствовали формату пиар-материала, необходимого для реализации
технологий информационно-психологического воздействия. В результате
такая цепочка производства (боевыми подразделениями вооруженных сил) и
практической реализации (силами психологических операций) новостей с
театра военных действий становится высокотехнологичным конвейером
производства инструментов обработки и формирования общественного мнения,
обеспечения добровольного подчинения, политического целеуказания и
управления вектором политической активности элит, находящихся у власти в
различных странах. Продукт современной операции
информационно-психологической войны — это сводка новостей СМИ в формате
журналистского репортажа.
Сегодня информационно-психологические
войны нового поколения становятся эффективным инструментом внешней
политики: пусть общество не обманывает то, что в репортажах с театра
военных действий зрители видят, что жертвы агрессии — не они сами, а
граждане Ирака в далекой стране, положение которой на карте далеко не
все укажут с первого раза. Цель любой информационно-психологической
операции — добровольная подчиняемость общества, которая обеспечивается
при помощи технологий психологического воздействия на сознание его
граждан. Пиар-компания, сопровождающая военные действия в Ираке, тому
явное подтверждение — формат и характер вещания рассчитаны, в основном,
на граждан тех стран, которые в той или иной степени негативно относятся
к политическому курсу администрации США, при этом в преподносимых
зрителям материалах несложно выявить типично манипулятивные приемы
работы с информацией. Это позволяет говорить о том, что в
информационно-психологической войне, ведущейся в Ираке, под прицелом
находятся не только граждане этой страны, но и мы сами. 2.
Информационное противоборство и информационно-психологическая война — к
вопросу о соотношении понятий
Сам термин
«информационно-психологическая война» был перенесен на российскую почву
из словаря военных кругов США. Дословный перевод этого термина
(«information and psychological warfire») с родного для него языка —
английского — может звучать и как «информационное противоборство», и как
«информационная, психологическая война», в зависимости от контекста
конкретного официального документа или научной публикации.
Многозначность перевода данного термина на русский язык почему-то стала
причиной разделения современных российских ученых на два соперничающих
лагеря — на сторонников «информационного противоборства» и сторонников
«информационной войны», несмотря на то, что, на языке оригинала это, по
существу, одно и то же. Вводя в употребление термин
«информационно-психологическая война», американские ученые, как
гражданские, так и военные, придерживаются традиционной для американской
культуры прагматичной идеологии, ориентированной не столько на
конкретные сиюминутные нужды, сколько на ближайшую перспективу:
используя термин «информационная война», они формируют в сознании
властных кругов и общественности в целом целевую установку на то, что в
будущем эта форма отношений станет настолько развитой и эффективной, что
полностью вытеснит традиционное вооруженное противостояние. Да, говорят
американцы, мы уже настолько хорошо изучили психологию человека и
научились ею управлять, что для обеспечения его безусловной
подчиняемости нам уже не нужно применять грубую силу — армию и полицию.
Те же способы подчинения могут быть применены и к любой социальной
системе. Если же социальная система не желает добровольно подчиняться,
мы заставим ее это сделать с помощью современных комплексных технологий
тайного информационно-психологического воздействия, причем для
непокорной социальной системы результат такого противостояния будет
равносилен поражению в войне.
По нашему мнению, у американцев
информационная война используется не столько как термин, обозначающий
современную фазу развития конфликтных социально-политических отношений,
сколько как вектор формирования внешней политики, как программа выбора
политического курса и конечная цель эволюции инструментов политического
управления. Поэтому, непрекращающиеся сегодня баталии российских ученых
по поводу того, правомерно ли называть современные
информационно-политические конфликты информационными войнами или
все-таки лучше использовать для этого термин «информационное
противоборство», на наш взгляд, не приведут к существенным для науки
результатам.
Не секрет, что современная концепция
информационно-психологических войн США основана на трудах и практическом
опыте стратагемной политики китайских военных и политических деятелей,
таких как выдающийся полководец и государственный деятель Сунь-Цзы
[Конрад Н.И. Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве. — М.-Л., 1959.],
живший в IV в. до н.э. в древнекитайском царстве Ци. Можно предположить,
что, если бы, например, концепция информационных войн пришла бы в
российскую политику и науку непосредственно из Китая, то, возможно, мы
бы сейчас спорили о том, не является ли информационно-психологическая
война всего лишь очередной фазой эволюции азиатской политической мысли, в
которой традиционно почитаемая на востоке хитрость и коварство
переплетаются в сложнейшей сети явных и тайных политических интриг. И
наверняка бы возник вопрос: можно ли острый политический конфликт
называть информационно-психологической войной, если даже в те времена,
когда основные ее положения уже были сформулированы (IV в. до н.э.),
традиционное военное искусство не только не потеряло своего значения, но
и начало активно развиваться именно в направлении массированного
применения грубой вооруженной силы. То есть, если тогда, на зачаточной
стадии развития военного искусства, не произошло вытеснение новыми
формами психологической борьбы более примитивных и архаичных форм прямой
вооруженной агрессии, то почему это должно произойти сейчас, при
современном уровне развития систем вооружений и военного искусства в
целом? Определяя информационное противоборство как наиболее общую
категорию социальных отношений, мы придерживаемся следующей точки
зрения: к информационному противоборству можно отнести любые формы
социальной и политической конкуренции, в которых для достижения
конкурентного преимущества предпочтение отдается средствам и способам
информационно-психологического воздействия. Видно, что понятие
информационного противоборства включает в себя весь спектр конфликтных
ситуаций в информационно-психологической сфере — от межличностных
конфликтов до открытого противостояния социальных систем.
Информационно-психологическая война — это, безусловно, также один из
видов информационного противоборства.
Почему же возникла
необходимость введения нового термина «информационно-психологическая
война»? И с чем связана такая его живучесть? Ведь, где бы этот термин не
употреблялся, все прекрасно понимают, о чем идет речь. Именно это
определяет практическую ценность данного термина в системе научных
знаний. По нашему мнению, существует несколько основных причин,
благодаря которым этот, вообще говоря, публицистический, термин так
прочно вошел в научные труды и нормативные документы:
-
во-первых, использование термина «информационно-психологическая война»
применительно к сфере вооруженного противоборства подчеркивает все
возрастающую роль психологических операций в современных войнах и
локальных вооруженных конфликтах: современные войны все более становятся
психологическими, напоминающими масштабную PR-кампанию, а собственно
военные операции постепенно оттесняются на второй план и играют четко
определенную и ограниченную роль, отведенную им в общем сценарии военной
кампании;
- во-вторых, использование данного термина
подчеркивает, что современные технологии психологической войны способны
нанести противнику не меньший ущерб, чем средства вооруженного
нападения, а информационное оружие, построенное на базе технологий
психологического воздействия, обладает значительно большей поражающей,
проникающей и избирательной способностью, чем современные системы
высокоточного оружия;
- в-третьих, использование данного термина
подчеркивает ту роль, которую начинают играть
информационно-психологические операции в международной политике,
вытесняя из политической практики или замещая в ней иные, более
традиционные, формы политического регулирования, такие как война вообще и
военные акции, в частности;
- в-четвертых, применение данного
термина вызвано необходимостью подчеркнуть высокую социальную опасность
некоторых современных организационных форм и технологий
информационно-психологического воздействия, используемых в политических
целях.
С нашей точки зрения, информационно-психологическая война
— это политический конфликт по поводу власти и осуществления
политического руководства, в котором политическая борьба происходит в
форме информационно-психологических операций с применением
информационного оружия. 3. Правомерно ли использовать термин «война» при
описании агрессивных форм информационно-психологической борьбы?
Но
все это, конечно, лишь наиболее общие рассуждения о том, почему термин
«информационно-психологическая война» так прочно прикрепился к ряду
явлений современной политической жизни. Истинная же причина этого, на
наш взгляд, состоит в том, что современная агрессивная
информационно-психологическая борьба сама порождает локальные войны и
вооруженные конфликты, которые становятся индикатором
информационно-психологической войны, ее «витриной» и основной формой
политического проявления скрытых процессов, лежащих в ее основе. При
этом в современной информационно-психологической войне вооруженные
конфликты играют строго отведенную им роль.
Для того, чтобы
запустить, или инициализировать, тот или иной боевой механизм
информационно-психологического воздействия на сознание (или
подсознание), необходим мощный толчок, или стресс, способный вывести от
природы устойчивую систему психики человека из равновесного состояния и
активизировать в ней поиск новых защитных механизмов, адекватных
стрессовой ситуации[3]. В качестве такой защиты психотехнологи любезно
готовы предложить свою идеологию, мировоззрение, систему ценностей,
замещающие в человеке прежние психологические механизмы защиты. Что, в
конечном итоге, обеспечивает достижение главной цели любой современной
психологической операции — добровольную подчиняемость личности. [3] Для
этого, кстати, не обязательно, чтобы угроза, вытекающая из стрессовой
ситуации, была реальной — достаточно создать иллюзию того, что в
изменившейся ситуации прежние механизмы психологической защиты уже не
работают, либо не справляются с возлагаемой на них нагрузкой Такой
эффект на психику человека способна оказать только внезапно возникшая
угроза для его жизни: неизвестная медицине эпидемия (например, атипичная
пневмония), стихийное бедствие … или война. При этом, если наступление
первых двух событий предсказать достаточно сложно[4], то войну или
локальный вооруженный конфликт можно породить практически в любой точке
земного шара и в тот самый момент, когда это предусмотрено сценарием
психологической операции[5]. Кроме того, угроза войны — идеальный
инициирующий повод для психологического стресса: угроза войны
одновременно направлена и на крупные страты (государства, нации,
народности), и непосредственно на каждую личность в отдельности. [4] И
поэтому они принципиально не подходят в качестве инициирующего толчка
для планирования операций психологической войны. Так называемая эпидемия
атипичной пневмонии, не является исключением из этого правила: такие
эпидемии возникают регулярно (в частности, вирус гриппа мутирует каждый
год) и их просто не замечают. Сам миф о смертельно опасной эпидемии
атипичной пневмонии был сформирован искусственно, и, безусловно,
является одной из составляющих информационно-психологической операции
США в Ираке, но цель его — отвлечь мировое общественное мнение от неудач
союзных сил в войне — является примером того, как грамотно и оперативно
в психологической войне могут быть использованы любые изменения
оперативной обстановки. [5] Не случайно на примере войны в Ираке
(1992-94 г.) мы видим, что современная война напоминает масштабный
пиар-спектакль, в котором делается только то, что попадает в кадр
кинокамер в соответствии с пиар-сценарием кампании, а кровь своих
солдат, солдат противника и союзных сил льется только в тех случаях,
когда это необходимо для достижения пиар-эффекта. Таким образом, на
современной стадии развития политических технологий
информационно-психологическая война не всегда начинается собственно с
военных действий, но сами военные действия становятся необходимым
фактором любой боевой психологической операции — в качестве средства
инициирования[6] цепных психологических реакций, предусмотренных
сценарием психологической войны. Война психологическая порождает войну
локальную: для перехода психологической операции из латентной стадии в
активную необходим инициирующий повод, а, следовательно, нужен локальный
вооруженный конфликт. То, что в планах информационно-психологической
войны традиционная война играет ограниченную, строго отведенную ей роль,
не делает ее менее опасной, не сокращает ее масштабов и не вытесняет ее
из сферы политических отношений — глобальные военные конфликты
постепенно исчезают из политической жизни (в условиях
информационно-психологической войны в них больше нет необходимости),
количество же локальных вооруженных конфликтов и частота их
возникновения растет. [6] В свете этих положений, как представляется,
становятся понятны некоторые «нелогичные» эпизоды войны в Ираке —
например, странное бездействие союзных сил в Басре и ряде других
населенных пунктов, когда мощная военная машина наступающих войск
неожиданно забуксовала и остановилась при первых звуках выстрелов
иракских ополченцев, которые, по определению, не могли ни задержать
вторжение, ни даже нанести ему ощутимый урон. Тем не менее, войска
союзников остановились и вели себя пассивно, если не сказать — сонно, в
течение нескольких недель, становясь темой для пересудов, политических
сплетен, слухов и официальных заявлений. Не ставя под сомнение
профессионализм американских и британских военных, хочется заметить,
что, вполне возможно, во всех указанных случаях сам штурм и оккупация
населенных пунктов не был главной целью для войск вторжения — своей
активизацией, сопровождающейся потерями как среди своих, так и среди
чужих, американо-британские части в течение месяца подбрасывали для
мировой общественности шокирующие пиар-уколы, выполняющие роль
инициализирующего механизма для запуска сценария очередного этапа
психологической операции. Т.е., возможно, быстрый и бескровный штурм
Басры изначально не был в планах союзных войск. Наблюдающийся
сегодня постепенный перенос политической борьбы в
информационно-психологическую сферу увеличивает риск возникновения
локальных вооруженных конфликтов: технологии
информационно-психологической войны многим кажутся привлекательными
именно в силу их относительной дешевизны, доступности и эффективности,
а, следовательно, интенсивность их использования в политической борьбе
будет только нарастать. Соответственно, будет увеличиваться и количество
локальных вооруженных конфликтов, которые в психологических операциях
играют роль инициирующего механизма — «спускового крючка». Что, в
конечном итоге, ведет к распространению практики применения собственно
вооруженного насилия: там, где начинается психологическая война,
обязательно возникнет локальный вооруженный конфликт.
Таким
образом, психологическая война — это и есть боевые действия,
спланированные в соответствии с пиар-сценарием, цель которых — не
уничтожение живой силы и техники противника, а достижение пиар-эффекта.
4. Базовый принцип противодействия операциям психологической войны.
Продукт
современной операции информационно-психологической войны — это сводка
новостей СМИ в формате журналистского репортажа. Соответственно, продукт
информационно-психологической контроперации — сводка новостей, которая
делает построение такого репортажа неудачным.
Литература
1.
Манойло А.В., Петренко А.И., Фролов Д.Б., 2003 г.: Государственная
информационная политика в условиях информационно-психологической войны. —
М.: Горячая линия — Телеком, 541 с.: ил. 2. Манойло А.В., 2003 г.: Государственная информационная политика в особых условиях, монография. — М.: Изд. МИФИ, 388 с.: ил. 3. Грачев Г.В. Информационно-психологические операции во внутриполитической борьбе в России в современных условиях, М.: 1999 4. Г.Г. Почепцов. Информационные войны. М.:«Рефл-Бук», 2000 5.
Фролов Д.Б., Воронцова Л.В. Информационное противоборство: история и
современное состояние. — М.: Горячая линия — Телеком, 2004 6.
Директива МО США TS3600.I «Информационная война» от 21 декабря 1992 г.;
Директива председателя КНШ МО США №30 «Борьба с системами управления»,
1993 г. 7. Libicki M.C. What is Information Warfare? Washington,
D.C. National Defense University Press, 1995; Stein G.H. Information
Warfare // Airpower Journal. Spring 1995; Szafranski R. A. Theory of
Information Warfare: Preparing for 2020 // Airpower Journal. Spring
1995; Harley I.A. Role of Information Warfare. Truth and Myths. NTIS,
Naval War College. AP-A307348. USA, 1996; Information Warfare, complex
organisations and the power of disruption. University of Arisona, 1997 8. Information Warfare: Implications for Arms Control. Kings College London, ICSA. UK, 1998 Опубликовано:
Манойло А.В., Информационно-психологическая война: факторы,
определяющие формат современного вооруженного конфликта. — Киев:
Материалы V Международной научно-практической конференции
«Информационные технологии и безопасность», вып. №8, 2005 г., с. 73-80.
Источник: http://psyfactor.org |